— Может, водички, Анатолий Владимирович? Жарковато тут…
Хамелеон кивнул, сдвигая узел убогого полиэстрового галстука еще ниже, вставая и отворачиваясь к окну. Рубашка на спине — убогая серая рубашонка с коротким рукавом, слишком плотная для лета и вдобавок серая, сразу выдающая пот, — налилась большим неровным пятном, прилипая к коже. И из-под мышек видны были пятна, длинно ползущие вниз. Она только сейчас, посмотрев на него, подумала, что здесь и вправду жарко — грудь под топиком была вся мокрая, ну а в шортах, помимо почти всегда влажного места, взмокла еще и попка. Она просто не замечала этого раньше — слишком серьезно было то, что он говорил.
— Так вы хотели сказать?.. — повторила настойчиво, желая, чтобы он высказал все до конца, чтобы она знала, какие варианты могут ее ждать, чтобы посоветоваться потом, чтобы ей подсказали выход. Глядя в обращенную к ней хамелеонью спину, никак не желающую к ней поворачиваться. Выразительную спину — злобную, кипящую, пытающуюся успокоиться.
— Просим в интересах следствия воздержаться от всяких интервью. — Хамелеон, повернувшийся к ней наконец, был сух и официален, как в начале беседы, и цвет его стал обратно нормальным. — И только. Это в ваших интересах и в наших. Не найдем точек соприкосновения — и вам и нам будет плохо. Сами понимаете — будете давать интервью всякие, тот второй вас начнет искать. Вот и получится, что не уберегли мы свидетеля, потому что он сам на рожон лез. И искать некого, коль скоро свидетель не смог того второго описать. А нам бы этого не хотелось, Марина Евгеньевна, — девушка вы молодая, красивая…
Он посмотрел на нее, кажется, пытаясь понять, какой эффект произвели его как бы примирительные, но все еще содержащие угрозу слова. А потом оглянулся на затихшего, чуть раскрывшего рот Мыльникова.
— Вот так, Марина Евгеньевна. А цитировать мои слова прессе я вам не советую — беседа при свидетеле велась, при цельном лейтенанте милиции, так что за искажение моих слов к ответственности вас привлечем. Вот и весь наш разговор. Суть поняли — не слишком сложно для вас?
Она покивала молча, в мгновение секунды выбирая инстинктом, что показать на лице, — и рисуя там растерянность и подавленность.
. — Ну ладно — дела у нас, Марина Евгеньевна. И как бы ни приятно нам было ваше общество, задерживать вас более не можем. — Высказав все, что хотел, хамелеон стал прямо-таки галантен и игрив. — Так что скажете на прощание? К какому выводу пришли?
— О, вы были так убедительны… — Она улыбнулась натянуто. — Мужчины умеют убеждать — я всегда это знала. И… и разве может быть какой-нибудь другой вывод?
— Нет — совсем нет. — Хамелеон подмигнул ей неожиданно, поддержал под локоть, провожая до дверей кабинета. — Никаких обид, никаких претензий?
Здесь в дверях он впервые посмотрел на нее как на женщину — скользнув взглядом сверху вниз, задержавшись на полуприкрытой топиком груди, голом животе, обтягивающих шортах. А потом глаза медленно поползли обратно, остановившись на ее лице.
— Спасибо за совет. — Она улыбнулась ему уже чуть раскованнее, чуть смелее. — Я вам очень признательна. Правда. И если честно, жалею, что вообще что-то увидела.
— Тут уж ничего не поделаешь. — Хамелеон посерьезнел. — Кстати, если и вправду окажется, что был там кто-то еще, если обнаружится что-то — так мы вас вызовем, помощи попросим и спасибо скажем. Хотите, я вам хоть сейчас могу спасибо сказать — за то, что вняли моим словам. А сейчас прощайте, Марина Евгеньевна, — и как ни жаль это говорить, надеюсь, что мы больше не встретимся…
Он снова пробежал по ней взглядом, веселея.
— …по крайней мере в официальной обстановке…
— Мне тоже жаль. — Она думала погрозить ему пальцем, но тогда получилось бы, что она слишком быстро отошла от того испуга, который изображала. — Поверьте, мне тоже очень жаль…
Она знала, что он смотрит ей вслед, пока она спускается по лестнице, — потому что шорты и то, что было под ними, ощущали горячий взгляд. И это было даже приятно — то, что после такой беседы он все же хотел оказаться с ней в постели.
Это было, наверное, единственное, что в это воскресное утро она могла назвать приятным…
8
— Ну здравствуй, что ли, Марина Польских…
Голос был вежливый, но она чувствовала, что скрывается под этой вежливостью. Грубость, сила, злобность — вот что. И еще он был резкий и неприятный, несмотря на спокойность сказанного. И еще он был незнакомый.
Она сняла эту квартиру всего месяц назад — и сейчас судорожно пыталась вспомнить, кому она давала телефон сюда.
— Посмотрел я тут по телевизору на тебя, — продолжил голос, не давая ей задуматься надолго. — Ничего смотришься — да даже классно. И в газете классное фото. Даже жалко стало — красивая девчонка, а себя не бережешь. Ты что, родилась вчера — ну кто ж в милицию свидетелем идет, да еще и в телевизоре светится и в газете с такими заявлениями? Ты последствия-то прикинь — а они стремноваты, последствия-то…
— Извините… — Он так странно говорил, так непонятно — то ли делясь впечатлением просто, то ли советуя, то ли угрожая, то ли предупреждая, — что она решила, что это все-таки кто-то знакомый, просто не узнанный. — Извините, с кем я…
— Да не важно, с кем! — Голос хохотнул. — Важно, что я знаю, с кем, — а тебе и не надо. Я тут телефончик твой узнал и адресок, думал в гости наведаться. А потом думаю — дай позвоню сначала. Позвоню, поговорю. Ну а не поймем друг друга по телефону, тогда и в гости зайти можно будет. Личное общение — оно доходчивей как-то. Согласна?..
— Вот так он сказал — примерно так. — Она посмотрела на сидящего напротив Мыльникова, насупленного и озабоченного. — Я все думала, кто это — понимаете? Так рано было, он меня разбудил, я все не могла понять. А потом…
А потом она поняла — ее предупреждали, что такое может быть и скорее всего будет. Просто Мыльникову об этом знать было необязательно — что ее предупреждали. И когда она вспомнила, она нажала на кнопку на автоответчике. А сейчас, подойдя к нему, нажала на другую, соседнюю, глядя искоса на впившегося взглядом в маленькую белую коробочку Мыльникова.
— …Короче, Марина, — я звоню-то тебе зачем… — Голос, зазвучавший на всю комнату, остановился, снова хохотнув. — Нет, тебе, конечно, и так позвонить можно — смотришься класс. Но об этом мы с тобой потом, может. А пока…
— Простите, но я не поняла — мы знакомы? — донесся из коробочки ее голос, уже проснувшийся, немного удивленный, с ноткой кокетства. И тут же раздалось мерзкое пиканье — автоответчик, когда записывал разговор, каждые тридцать секунд издавал противный писк, предательски сообщая тому, кто на другом конце провода, что его записывают. Она этой кнопкой пользовалась, может, раз пять — просто из интереса; — а в последний раз вообще давным-давно. И уже забыла о ее подлых наклонностях. И даже сейчас напряглась, когда услышала писк, — но тот то ли его не услышал, то ли не так истолковал.
— Я-то? Читатель я — газеты читаю. Вот позвонил — дайте, говорю, телефончик смелой девушки, желаю ей помочь от всей души. Ну и дали. А по телефончику уже фамилию нашел — в газете-то только имя — и адресок заодно…
— Врет! — выкрикнул Мыльников, и она нажала на стоп. — Врет. Если бы это домашний ваш был, то мог бы. Мерзавцы какие-то еще лет пять назад компьютерную программу в продажу запустили — по телефону фамилию и адрес можно установить и, наоборот, по фамилии адрес и телефон. Представляете, такие данные да в продажу — это же прям путеводитель для рэкетиров и киллеров. Им что — им лишь бы деньги заработать, а вот сколько людей из-за этого пострадало, наверное… Честное слово — нашел бы, посадил бы бизнесменов этих, лично посадил бы, и надолго!
Она даже удивилась такой вспышке эмоций — вдруг осознав, что это из-за нее он на них озлобился, и этому обрадовавшись. Но сказать ничего не успела.
— Так что врал он вам — насчет фамилии и адреса. Вы журналистам фамилию свою сообщали?